АЛЕКСЕЙ ДАЕН. ВЗГЛЯД СНИЗУ. СТИХОТВОРЕНИЯ.

 

 

 

ЧАЙКИ

                Сергею Шабалину

 

Переглянулись чайки

и разлетелись –

вторя моим родственникам – близким и незнакомым –

на юг

и на запад

Сколько тех чаек было?

 

Эти мысли оказались весьма совместимы

с капелью

когда я направлял объектив на останки снега –

серого снега –

на скрюченых по-старушечьи ветках

дерева во дворе –

на фоне спортивной площадки

облюбованной детворой разноцветной

бьющей по мячам

головами-ракетками-ногами-руками

обращающей ноль внимания

на самолёты

певчих птиц

лающих собак

вой сирен

гудки авто

свисток регулировщицы в оранжевой жилетке

фотоаппарат в ожидании

перенацеленный на флагшток –

любимое место моей чайки

 

 

20 ЛЕТ БАРХАТНОЙ РЕВОЛЮЦИИ

 

Здесь можно жить –

запах влажных поленьев

сладковатый – в печи –

из трубы –

дым иссиня-серый –

улетает в сумерки

греть низкие облака

пока я охлаждаю гортань

вязким пивом

и Президент предлагает

надписать свой мемуар

 

 

ЗВОНКИ

 

многие люди

считают себя моими друзьями

имеющими полное право

знать всё о моей жизни

 

их вопросы

неразнообразны:

 

как дела?

что нового?

как твоя?

как здоровье?

что сказал врач?

когда появишься на людях?

 

и опять:

так значит

со здоровьем всё в порядке?

 

порой не пойму:

 

толи имя и номер мои

в их телефонных книжках

записаны карандашом

 

толи они на последней странице

 

 

СВЕТЛЯЧКИ/NYC

 

Ночью в квартиру мою светлячки залетают. Лежу с открытыми глазами и слежу.

Зеленоватые точечки вспыхивают и гаснут. Как и мысли мои. Тьма; и звёзды зелены.

Четыре, нет, – пять их. Одни в метре от пола, другие в двух.

Один под потолок забрался – четыре с малым метра.

Вспышка крохотная, и угасание вниз. Несколько прохладно. Градусов семнадцать.

По Цельсию. И не влажно. Идеальная пиджачная погода. Но ночь. И одеяло до кадыка.

Закрываю глаза. Пещеры перуджийские. Открываю – Марсово поле.

Закрываю – Чернобыль.

Открываю – Центральный Парк.

Закрываю – пепел ВТЦ. Открываю – красота.

Не спать, не спать! Но и не вставать – не мешать светлячкам творить чудесное.

Превращать мой угол в искусство должны они. Но чёрт дёргает.

Встань и закури в унисон зелёным, – говорит.

 

Чёрное, красное, зелёное. Светлячки не залетают, когда дамы у меня ночуют.

Не хотят мешать? Или тайны о красоте хранят мои? Не спросить безмолвных.

Черчу прямые между ними. Эта форма на параллелепипед похожа,

а вчерашняя на звезду Спасской башни походила. И все на фоне квадрата чёрного.

 

Просыпаюсь. Ничто не снилось. Или не помню. Кофе чёрно-коричнев.

Выхожу на веранду засветло. Свежий ветер с реки волосы колышет.

Кто–то затормозил резко. Вдалеке. И кондиционеры молчаливы.

Не влажно, но будет к полудню. Влажность летнего города

 с косой меня сопровождает.

Три месяца предынфарктного состояния.

В Москве, ровно год назад (июнь, 2006), пух тополиный ватой облегал пиджак мой,

а сейчас трёхмиллиметровые зелёные деревьев семена в волосах.

И кофе с сигаретой в даль испаряются. Вернуться в кровать?

Или город предрассветный послушать? Второе.

Конечно, – второе!

А вот и птичка запела первая. Только природы её не знаю.

Что слушать, впрочем, и не мешает. Да и в памяти рыться

в этот час неэтично по отношению к себе самому. А разум

в короткую даль дня устремляется. Но, работы кроме,

ничего не видит. Но, нет, вечер забрезжил. И женщина в нём.

И улыбка её тёплая, и смешинки у глаз. И стрекочет о чём-то.

Только голос и слышу. Музыкален он. И поддакиваю.

С чем соглашаюсь? Против чего протестую? Смотрю и улыбаюсь.

И взгляд ловлю. Нежный-нежный - винный.

И жестикуляцию зрачками пританцовываю.

И светает.         
И светлячков не видать.

 

И тем же утром на улицу. Люди заспаны.

Дворники орошают тротуары холодной водой из шлангов.

И улыбаются.

Беру газету бесплатную из рук разносчика и гляжу в заголовки слепо.

Ничего не произошло, пока я спал. И это нравится.

 

Толчея на станции метро. Неверное движение равно попаданию под поезд.

А если визуально познакомиться со знаком равенства, то шпалы спасением

выглядеть станут, хоть и норовят иначе.

 

Кое-как втираюсь в вагон. Не до поручня. Груди женские в живот мой упираются.

А личико – так себе. Сексуальна романтика часа пик.

Минуты дам.

 

 

ЗАЛ

 

новая клавиатура и напиток рядом, –

географически на параллели,

иной лишь градус

если приблизить объектив (50мм) на расстояние

38, то угол выбьет глаз – с корректировкой –

ниже 40, –

и так лучше

 

незаметно время

на угол градус разменяв

астигматизм флюоритом

баллом 5 раздвинуло –

пространство

между объектом и неважно –

чем за ним –

бокэ лишь гаммой

 

не дрогнуть – здесь момент

хотя и дрожь пойти на пользу может

как артистически-художественный шаг

к пустому залу 

зал после постройки пуст –

ни выблядка, ни прохиндея

 

штатив расставил ноги шире

он так и до мышей

до… макрообъективом

 

…лишь до вспышек –

сквозь диффузию

пластмасс

 

 

ПОСЛУШАЙ ДЯДЮ!

 

резкий!?

ну, загнул ты, дядя.

в фотографиях, да и то – не всегда,

знаешь ли, рука с перепоя... не трынди... себе наливай.

а как слепок с лица... та посмертная маска?

что Сливка делал? да и сливки со Сливки не снимешь уже.

а в Уэльсе... да что в Уэльсе... как в Калифонрии – у Монтерея... почти.

ни Монтень меня. о чём разговор-то?

ах, да! помню такого. кажется, он только вчера ушёл.

или вышел.

и ты иди.

 

 

+++

 

Полёт Б-52

Быстрее

С мёртвым самолётчиком внутри

ESCALATOR POEM

 

высокие ходят

в глаза

заглядывают

длинноногие

брюнетки

по Праги брусчатке

…не бляди –

женщины

ежедневно